Наука как важнейшая составная часть культуры
Итак, вся творческая деятельность человека, в чем бы она ни про- являлась, — в форме ли искусства, науки, философии или религии — есть продукт его воображения, еще проще — фантазии.
«Наука и философия! — восклицает тот же Ортега-и-Гассет. — Что они такое, если не фантазия? Точка в математике, треугольник в геометрии, атом в физике не были бы носителями конституирующих их точных свойств, если бы не являлись чисто умственными конструкциями. Когда мы хотим обнаружить их в реальности, иначе говоря, в мире воспринимаемом, а не воображаемом, мы вынуждены прибегать к измерениям, и тогда падает точность, превращаясь неизбежно в “немного больше или немного меньше”.
Но ведь… то же самое происходит с поэтическим персонажем! Одно несомненно: треугольник и Гамлет имеют общее pedigree*. Они — фантасмагории, дети городской дурочки фантазии».
Вот этими абстракциями и оперирует наука. Законы, которые она выводит, соответствуют отнюдь не реальности, что бы при этом ни думали материалисты-реалисты, а всего лишь той знаковой системе и допущениям, которые приняты в той или иной науке. Наука отражает реальность посредством системы особых понятий или знаков- символов, но сами эти понятия и знаки отражают вовсе не реальность, а ту духовную, мировоззренческую среду, в которой живет и творит ученый.
Вспомним в этой связи еще раз шпенглеровское: «природа есть функция культуры». Это же означает, что всякое знание, включая и научное, есть лишь определенным образом организованная система принятых в обществе знаков, не имеющая прямого отношения к то- му, что принято называть «объективной действительностью» — этим достаточно нелепым словосочетанием.
И это подтверждается тем простым фактом, что в «объективной действительности» нет бензина и керосина, нет атомных и водородных бомб, нет элементов таблицы Менделеева и многого другого, чем человек обставил свою жизнь.
Ведь даже Бог видит мир своими глазами, даже для него он субъективен, о чем красноречиво живописует Ветхий Завет. В первой главе книги Бытия Бог хвалит сам себя за все им содеянное. Однако все последующие дела, которые стали твориться в созданном им мире, нисколько не подтвердили его благостных иллюзий, в чем ему пришлось быстро убедиться самому — совсем как в науке.
В самом деле, любое понятие как условный знак каких-то предметов, по сути дела, является произвольным в том смысле, что оно есть плод конкретных языковых отношений. Скажем, слово «дерево» не содержит в себе ничего, кроме шести соединенных в определенном порядке букв. Но в то же время оно служит для нас знаком определенного предмета. То, что этот предмет имеет знак «дерево» — чистая случайность, обусловленная особенностями языка, в данном случае русского.
В английском языке тот же предмет обозначен знаком «tree». Для русского человека, не знающего английского языка, слово «tree» — пустой, ничего не обозначающий звук, как и для англичанина слово «дерево», хотя оба эти слова являются знаками одного и того же предмета.
Как по этому поводу шутит Ортега-и-Гассет, «…каждое понятие, как самое простое, так и самое научное, всегда как бы смеется над самим собой… Оно серьезно говорит: “это — А, а вот это — Б”. Но это напускная серьезность… То, что понятие думает про себя, не совпадает с тем, что оно говорит… Думает же оно так: “Я знаю, что, строго говоря, это — не А, а то — не Б; но для практических целей моё Я договорилось с самим собой называть их А и Б”».
С такой постановкой вопроса вряд ли согласится какой-нибудь принципиальный материалист, слепо верящий, что он познает «объективную действительность». На самом деле с помощью понятий мы всего лишь конструируем свою собственную эфемерную, фантосмагорическую действительность.
Да что там пчелы и муравьи! Даже в мире человека мы сплошь и рядом сталкиваемся с разительным несоответствием представлений разных народов об окружающем нас мире природы. Природа даже в глазах людей оказывается вовсе не единой, а весьма различной. В этой связи еще раз напомню афоризм Шпенглера: «природа есть функция культуры» и ничего больше.
Что касается знаковосимволического характера науки, то в этом смысле наиболее показательна такая «чистая» наука, как математика. Основу математики составляет число. Число же есть чистый символ, вообще не связанный ни с какой реальностью, кроме реальности интеллектуальной.
Вот это качество и породило науку под на- званием «математика», которую, на мой взгляд, уместнее отнести к искусству или спорту — ведь относят же шахматы к спорту! В самом деле: математика есть не теория вещей и их отношений, а теория символов и их отношений. Только в отвлеченном от материальной реальности мире знаков-символов могли появиться и получить свое развитие такие «немыслимые» вещи, как отрицательные, иррациональные и мнимые величины.
Математика, однако, — не единственный пример чисто символического научного мышления: она в этом смысле лишь наиболее показательна. Ведь и физика давно развивается в направлении все более полной символизации своего языка, стремясь поставить мир изучаемых ею явлений под полный контроль числа. То же в принципе можно сказать о химии, чей язык за последнее столетие претерпел весьма заметную трансформацию в сторону усиления символизации.
Физик или химик ищет в явлениях выражение их связи и отношений. Но этого можно достичь, если полностью отвлечься от чувственных впечатлений. Данный момент отмечал и Кассирер, считая, что понятия, которыми оперирует физик или химик, — масса, сила, энергия, молекулы, атомы и т.д. — это всего лишь «призрачные образы», создаваемые познающим сознанием с целью взять под контроль мир чувственного опыта, но которым ничто не соответствует в непосредственных чувственных восприятиях.
И здесь мы видим, как всякий прогресс в постановке проблем естествознания и в его понятийных средствах всегда шел рука об руку с возрастаю- щей утонченностью и усложненностью его знаковых систем.
Однако мы ошиблись бы, приписав символическое мышление только математике и другим, так называемым точным, наукам: оно присуще в своих особых формах любой сфере научного, и вообще духовного творчества. Я уже обращал внимание на символический характер искусства; но то же самое можно сказать об этике, имеющей дело с нравственными идеалами, о философии, экономике и т.д.
Символично абсолютно все, что исходит из человеческого воображения, и первым таким символом было «опоясание». Оно было и остается символом нравственности, культуры и самого человека. Да ведь и сам человек представляет собой многозначный символ. Говоря словами того же Кассирера, наука должна раз и навсегда расстаться с претензией на «непосредственное» или объективно-достоверное восприятие и воспроизведение действительности.
Итак, для человека существует только одна действительность, а именно та, которую он познает с помощью данных ему природой пяти крайне несовершенных органов чувств. Он творит образ природы с помощью дара воображения и языка и притом уверен, что образ такой объективен. Вот этот создаваемый его воображением образ и есть для него подлинная действительность.
